Вот и не страшно, совсем-совсем. Будто бы детская простуда, вот же глупость.
Привыкла заново, поставила на место крепкую стеночку, которую за время отъезда умудрилась подкопать своей глупой любовью к человечеству (будучи предоставленной сама себе, она множится совершенно неконтролируемо), и варюсь дальше, непривычно остро ощущая то бешеное количество возможностей, никак мною не заслуженных и полученных лишь потому, что мне выпало здесь родиться (в такие моменты мне становится очень стыдно за то, что я ленивая корова и вовсе их не использую; но их же так много, так много - кажется, что слишком, - вот и самооправдание).
Я думаю о том, что мир пока что не собирается рушиться. Что пусть я не та, пусть думаю не то и делаю не так - но люди меняются, да, и это категорически неизбежно. И ведь все честно, и наверное, все именно так и должно быть. Вот только я боюсь этой нетерпимости: мне страшно, что сейчас я слышу о ней - а завтра почувствую на себе, ведь нет вовсе никакой неприкосновенности, я явственно это чую. Всякий раз я боюсь себя, своих привычек и бытовых тараканчиков: я прибираю их, включаю на полную катушку приятие, чуть ли не переходящее в этакую мерзко-жалостливую заботу, а сама сижу как на иголках, думаю о каждом слове, каждом движении и ни на секунду не могу почувствовать себя абсолютно спокойной. А как все это вместе получается глупо - страшное дело.
Матушка телеграфирует с дачи - о жаре, вишне и соседях, а я уже пятый раз за день весьма резко прикладываюсь головой к различным поверхностям: потолок - два раза, железная труба - один раз, дверной косяк - два раза, и ведь еще даже вечер не наступил.
Все-таки нужно вспомнить и записать свои наивные путевые заметки - пусть только для себя, только чтобы оставить ощущение жизни.
Завтра отключают горячую воду.